Левон Микаелян (Казарян) Журналист • Публицист • Переводчик
ТОМ ТРЕТИЙ (2008- 2011)   >   2009   >   1937-Й С КОСОЙ НА ПЛЕЧЕ, 13 июня

1937-Й С КОСОЙ НА ПЛЕЧЕ

Седрак Геворкович Бархударян (1898-1970) - известный историк, археолог и эпиграфист. В 1915 году вместе с семьей вынужден был покинуть родное село Автван в Салмасте, переселиться в Тифлис, а оттуда в 1924г. в Ереван. В 1928г., после окончания историкофилологического факультета ЕГУ, работал учителем в районах Армении. С 1932г. - в Комитете по охране памятников, научный сотрудник Государственного исторического музея, в эти же годы возглавляет археологические экспедиции, исследующие пещеры, циклопические крепости, захоронения, каменные культовые памятники и постройки. Богатый этнографический материал, собранный С.Бархударяном в результате многочисленных научных экспедиций, представлен им в работах «Памятники материальной культуры Советской Армении» (1935), «Страна Великухи (материалы по истории древней Армении» (1935), «Происхождение удийцев» (1937) и др.

В ФЕВРАЛЕ 1938 ГОДА НАУЧНАЯ ДЕЯТЕЛЬНОСТЬ С.БАРХУДАРЯНА БЫЛА ПРЕРВАНА - вследствие сфабрикованной клеветы он был сослан на Дальний Восток. В 1948г. вернулся в Ереван, однако вскоре вновь вынужденно покинул Армению. В 1954г., после реабилитации вернувшись в Армению, поступил на работу в Институт истории АН Арм.ССР, в 1960 - в новосозданный Институт археологии и этнографии в качестве основателя и заведующего отделом эпиграфики.

В 1954г. С.Бархударян представил к защите кандидатскую диссертацию «Средневековые армянские архитекторы и мастера по камню», опубликованную в виде монографии в 1963г. Это исследование одновременно является и словарем-справочником, в котором представлены имена и вся известная к тому времени информация о наших средневековых архитекторах и мастерах-каменщиках (49 из них впервые были выявлены С.Бархударяном при изучении лапидарных надписей).

Тем не менее наиболее близкой областью исследований для Седрака Бархударяна, естественно, оставалась эпиграфика, которой он после возвращения из ссылки посвятил всю оставшуюся жизнь. Еще в 1955г. он в письме к своему учителю Овсепу Орбели говорил о необходимости поставить на твердую основу публикацию лапидарных надписей и приглашал выдающегося ученого к участию и руководству в этом деле. И действительно, Овсеп Орбели не только согласился участвовать, но даже предложил С.Бархударяну стать редактором первого собрания надписей, которые за несколько десятилетий до этого он собрал в Ани. Эта длительная и изнурительная работа была выполнена.

Уже в немолодом возрасте Седрак Бархударян обошел почти все районы Армении, скрупулезно копируя и расшифровывая тысячи надписей, многие из которых находились на грани гибели. Его самоотверженными усилиями стала действительностью извечная мечта арменоведов - издание многотомного «Свода армянских надписей».

В СВОЕЙ ПОСЛЕДНЕЙ РАБОТЕ «СТРАНИЦЫ ИЗ ИСТОРИИ АРЦАХА И АРМЯНО-АГВАНСКИХ ВЗАИМООТНОШЕНИЙ» С.Бархударян обратился к проблеме политических, культурных и исторических связей Арцаха и сопредельных районов. В этой работе он, в частности, восстановил надписи на могильной плите князя Амама, что имеет принципиальное значение для этнокультурной характеристики Восточной Армении.

Скончался Седрак Бархударян 8 мая 1970 года.

Седрак Бархударян оставил после себя ценное научное наследие. Однако мало кому известно, что он к тому же автор уникальных воспоминаний о выпавших на его долю испытаниях в сибирской ссылке. Рукопись этих воспоминаний хранится у его вдовы Клары АСАТРЯН, которая уже долгое время ищет возможности их издания на армянском и русском языках.

С любезного разрешения Клары Асатрян нам удалось ознакомиться с небольшой частью этих воспоминаний. Это воистину замечательные страницы армянской мемуарной, особенно так называемой «лагерной» литературы, безусловно, достойные публикации. Надеемся, она с помощью государства, неправительственных организаций или частных лиц получит свое разрешение. А пока представляем читателям «ГА» маленький фрагмент этих воспоминаний в переводе Арус Агаронян.

1937-Й С КОСОЙ НА ПЛЕЧЕ

Страх страшнее смерти

Все эти события происходили в конце 1936 года. На пороге с косой на плече стоял 1937-й. Был ли кто-нибудь, кто чувствовал его приближение, слышал его шаги? В Ереване, наверное, никого не было или один-два человека и только.

Тишина, наступившая после смерти Ханджяна и длившаяся несколько месяцев, была обманчивой. Это была зловещая тишина, наступающая обычно перед большой бурей. Пришёл 1937 год и с ним страшный, жестокий, небывалый террор. Начались массовые аресты. Погром на этот раз был всеобъемлющим и непохожим на предыдущие. Он коснулся всех слоёв общества: крестьян и горожан, мужчин и женщин, партийных и беспартийных, даже 12-15-летних подростков безжалостно бросали в тюрьмы. Геноциду подверглись все народы, населяющие Союз. На этот раз побоище было беспощаднее и масштабнее, чем в октябре 1917 года.

Ужас объял всех, особенно интеллигенцию. Люди не надеялись увидеть завтрашний день, ночи напролёт сидели и ждали, никто не ложился в постель или ложились спать в одежде. Началась серия самоубийств среди партийных и правительственных чиновников. Страх сковал волю людей, лишил их способности мыслить. По улицам, как неживые, двигались отчаявшиеся, бледные, молчаливые существа. Уходя на работу, люди не надеялись вернуться домой, оставаясь дома, не надеялись увидеть рассвет. Интеллигенция была полностью деморализована, лишена воли, она напоминала беспомощное стадо овец, которое, столпившись в живодёрне, ждёт своего конца. Никто не надеялся на спасение и даже не думал о том, чтобы избежать смерти. Куда бежать, где скрыться, в нашей стране это было невозможно, за каждым следила десятка шпионов. Никто и помышлять не мог о том, чтобы перейти границу - это было неосуществимо, так как могло стать причиной уничтожения всей семьи, всего рода. Подавленные и морально парализованные люди мечтали лишь об одном: поскорее быть арестованными, чтобы и они сами, и их родные избавились от мучительного ожидания. Теперь всем стал понятен смысл многовековой народной мудрости: «Страх страшнее смерти».

Вставая по утрам, проверяли, кого из соседей забрали, придя на работу, там узнавали, кого из сотрудников увели ночью. Уводили и днём, но большей частью ночью. Когда перед домом останавливалась машина, всех охватывал ужас: в чью квартиру они зайдут, чей очаг сегодня будет разрушен? И действительно, разрушались очаги: если кого-либо арестовывали, то конфисковывали всё имущество, и вся семья немедленно выбрасывалась на улицу. Счастливы были те, чью жену не забирали, ведь если уводили и жену, малые дети днями оставались на улице, и никто не осмеливался приютить их - любая помощь этим несчастным расценивалась как государственное преступление, и люди, сердца которых обливались кровью, убегали от этих бедняг.

По следам винограда, граната или другого национального орнамента

Страшные слухи просачивались сквозь стены тюрем. Узников били, мучили, пытали. Были возобновлены все чудовищные средневековые пытки. Слухи эти подтвердились самоубийством двух-трёх следователей.

Распространился слух о смерти Тер-Габриеляна и Ерзнкяна. Они умерли от побоев в кабинете у самого Мухдуси. Люди избегали встреч, чтобы не слышать новых страшных вестей.

Опустели кабинеты высоких партийных и правительственных работников. Стояла только всемогущая ЧК, которая без страха, бессовестно попирая всякие законы и справедливость, косила людей с особым бесстыдством и наглостью.

Сначала увели оставшихся в живых дашнаков, которые прошли несколько тюрем и ссылок, но продолжали ещё жить, затем увели старых военных, старых большевиков, бывших троцкистов, а затем и поголовно всех. Приказ Центра был ужасен, но на местах должностные лица были еще ужаснее в своём рвении перевыполнить план, чтобы спасти свою шкуру. В обществе, разлагаемом на протяжении десятилетий, находились подонки, которые писали доносы с целью свести личные счёты, приобрести должность и положение. Оправдывалось любое предательство. Любой клочок бумаги, содержащий клевету, убивал людей. Если в Турции мусульманин говорил про христианина, что тот обругал его религию, то этого было достаточно, чтобы уничтожить его без суда и следствия. Теперь достаточно было сказать про человека, что он антисоветчик. Любой партийный или беспартийный считался ненадёжным, если не писал доносов, но после этого уводили и его самого, так как находился другой, кто в свою очередь доносил на него.

Ужас воцарился надолго: длился месяцами, годами. ЧК не успевала выполнять свою чёрную работу, чекисты работали неделями без сна и отдыха. Тюрьмы были набиты, как бочки с сельдями. Поезда увозили арестантов на север, и всё равно тюрьмы были переполнены. Каменистое поле Далмы и Тохмахский пруд по ночам освещались ружейными залпами, и опять в тюрьмах не было мест . Урожай был страшно богатый, но косарей было мало и закрома малы.

Особой жестокостью отличалось отношение к интеллигенции: перечитывали изданные книги, и если какую-либо мысль помимо принятой официальной точки зрения можно было истолковать иначе, то преступление было налицо и, значит, дни автора сочтены. Пересматривали работы художников, находили какие-то ошибки, и художнику конец. Все художники Госиздата были арестованы: в нарисованных ими завитках бороды Маркса в лупу обнаружили что-то, напоминающее букву «С», и Алтунян и другие исчезли. Если в барельефах на домах, построенных армянскими архитекторами, находили следы винограда, граната или какого-либо национального орнамента, то здание должно было быть снесено. Страшный педантизм превзошёл схоластичность византийских мастеров. Кто хоть раз побывал за границей, исчезал без лишних слов, а о тех, кто приехал оттуда, излишне было говорить.

Кто переписывался с живущими за границей родственниками, был шпионом, кто общался с человеком, приехавшим из-за границы, также был шпионом. В 1935 году во время выборов Католикоса Чопанян невольно стал могильщиком нескольких десятков армянских мыслителей. Так часто на собраниях и в газетах склонялось его имя, что слухи дошли и до него, и, придя в ужас от мысли, что может стать невольной причиной гибели людей, он послал письмо-жалобу руководителю. Несчастный человек, спасшийся от погромов, учинённых над армянскими мыслителями в 1914 году в Константинополе и по сию пору оплакивавший их, сам стал причиной смерти интеллигенции в Ереване.

Свобода равносильна моральному падению

Союз писателей опустел. Редкие люди, ещё сохранившие способность шутить среди всего этого кошмара, встречаясь, говорили:

- Приятель, тебе, кажется, нужна квартира?

- Да, - отвечал простодушный собеседник.

- На Абовяна, №2 целый дом сдаётся внаём, дом писателей, спеши.

Этот и подобные анекдоты отражали атмосферу, царящую в то время.

Чаренц был взбешен, почему не арестуют и его, неужели он не удостоится этой чести, неужели он приобретёт репутацию шпиона. Выпив, он пошёл прямо к Мухдуси и предложил арестовать себя. Тот насильно выгнал его, сказав, что арестует, если будет нужно. Чаренц прождал несколько дней, но те задерживались, тогда он начал пить и «хулиганить» в Доме писателей и на улице, громко протестуя против арестов и оплакивая пропавших друзей – Бакунца и других. На этот раз Мухдуси сам вызвал его к себе и пригрозил, что арестует, если тот не прекратит безобразничать.

- Давай, арестуй, - кричал взбешенный Чаренц, - для того я и пришёл сюда, окажешь великую честь, что может быть выше чести умереть, как великий революционер Налбандян, в тюрьме.

Но опять его не арестовали. Не дождавшись ареста, Чаренц с семьёй переехал в Цахкадзор, но не мог долго оставаться там и один вернулся в Ереван. Через несколько дней жена сообщила, что их выселили из квартиры. Чаренц помчался обратно в Цахкадзор и увидел, что семью его действительно перевели в какую-то узенькую комнатку в той же гостинице, а их прежнюю квартиру передали какому-то ответственному работникуазербайджанцу. Чаша терпения переполнилась: Чаренц напился в столовой, нанял до Еревана фургон какого-то молоканина. Пока хозяин седлал лошадей, нанял также трёх музыкантов-сазандаров, играющих на национальных инструментах, затем вернувшись в гостиницу, перебил всю посуду и мебель, плачущих жену и детей насильно посадил в фургон, посадил и музыкантов и велел им играть. И они поехали по главной улице Цахкадзора. Доехав до столпившихся на улице людей, остановились, Чаренц встал во весь рост и закричал:

- Слушай, армянский народ, я Чаренц, твой поэт. Мою семью выбросили из квартиры, передали её турку, теперь я на улице.

И с такими возгласами, музыкой и шумом они выехали из Цахкадзора. Перепуганное руководство Цахкадзора немедленно связалось с ереванской ЧК и сообщило о происходящем. Не успел фургон Чаренца отъехать от Цахкадзора на несколько километров, как мчащаяся из Еревана машина ЧК перерезала им путь. Чаренца схватили и умчали в Ереван. Чаренц добился своего, он был в тюрьме, но вскоре арестовали и его жену, квартиру отобрали, а детей выбросили на улицу.

Душевное состояние Чаренца было проявлением состояния души лучшей части интеллигенции. Люди хотели, чтобы и их арестовали, оставаться на свободе для них было равносильно моральному падению. Чаренц пошёл в тюрьму во второй и в последний раз. Печальная весть о его смерти прозвучала как гром среди ясного неба, она мгновенно разнеслась по городу. С помощью способов, известных арестантам, весть сразу разлетелась по тюрьме. В камерах устраивали траурные вечера, поминали Чаренца, его арестованные собратья по перу в тот день читали стихи, написанные в память о нём.

Под пятой ретивых исполнителей черных дел

Опустел и университет. Арестовали более 18 профессоров и преподавателей, студенчество слонялось по улицам. Вместо них преподавателями стали назначать первых попавшихся коммунистов, и храм науки превратился в сборище неучей и долго оставался таковым. Именитые учёные, которых собирали десятилетиями, уничтожались одним росчерком преступного пера. Работы арестованных учёных и писателей изымались из обращения.

Библиотеки каждый день получали списки авторов, книги которых подлежали уничтожению. Собранные книги уносились и сжигались особым способом. Для этого в библиотеках выделили специальных работников. В домах арестованных проводились обыски, длившиеся по несколько часов, уничтожались рукописи - результат многолетних трудов. Ни разу в течение своего 1500-летнего существования плоды армянской мысли не испытывали на себе такого варварства. У известных арменоведов хранились многие тома рукописей, которые создавались десятилетиями, но ни разу не были изданы. И теперь вместе с их авторами уничтожались и эти бесценные труды.

Среди всех учёных у одного Г.Ачаряна оказалась счастливая судьба, и то благодаря исключительному мужеству его жены. Сразу после ареста Ачаряна её выбросили из квартиры. Поскольку рукописей было много, то кабинет опечатали. Бесстрашная женщина, заметив это, пришла ночью, выставила стекло, вошла в комнату и за несколько раз всё вынесла. Затем, упаковав рукописи в железный сундук, закопала его в саду у одного из дальних родственников. Когда в 1940 году, после двух с половиной лет заключения, случилось чудо и Ачаряна выпустили из тюрьмы, он увидел, что его рукописи спасены. Вместе с освобождением Ачаряна армянский народ вновь обрёл своего великого учёного, а благодаря стараниям его мужественной жены Софик обрёл и плоды его десятилетних трудов.

Арест Ачаряна окончательно лишил чувства уверенности ту часть интеллигенции, которая ещё оставалась на свободе. Всем казалось, что если бедствие обойдёт стороной кого-то из старых учёных, то это, без сомнения, будет Ачарян. Во-первых, потому, что Ачарян - учёный с мировым именем, во-вторых, ему 65 лет, он уже не молод, ему недолго осталось жить и, в-третьих, Ачарян при всех странностях своего характера, политическом невежестве и абсолютной пассивности, который только и делает, что по 16 часов в день, уединившись, как отшельник, читает и пишет, несомненно, не попадёт в списки уничтожаемых. Однако все эти суждения оказались ошибочными, так как никому не были известны истинные цели арестов. Поэтому, когда его увели, каждый в полной мере ощутил масштабы бедствия. Каждый понял, что никому не спастись. Значит, не учитывается ничего: ни заслуги, ни известность, ни возраст, ни пассивность и вообще никакие достоинства. Итак, стало понятно, что цель – это безжалостное, неприкрытое, чудовищное уничтожение всех и вся. Доходили слухи, что и в других республиках происходит то же самое, однако все были уверены, что Армения перещеголяет всех в этом деле. Действительно, так и получилось. Подобное умонастроение было следствием горького опыта, приобретённого в течение десятилетий. Армянские коммунисты всегда были самыми ретивыми исполнителями чёрных дел, это страшное усердие новообращённого католика всегда очень дорого обходилось армянскому народу.

Я работал в Комитете по охране древностей. Комитет теоретической частью входил в состав Института марксизма-ленинизма, свои доклады мы читали в исторической секции этого института и в его издательстве печатали небольшие труды. Несчастный институт почти полностью был опустошён, после его многолетнего директора Гюликехвяна каждый месяц назначался новый директор, который, однако, не успев ознакомиться с работой, исчезал. В течение примерно шести месяцев пришло столько же директоров и столько же попало в тюрьму. Все работы остановились.

следующая статья